Слова коренного мурманчанина Александра Григорьевича Васильева наполнены яркостью детских впечатлений. Сейчас ему 81 год, но на события Великой Отечественной войны в своих воспоминаниях он смотрит глазами мурманского мальчишки, ничего не прибавляя к ним с высоты своего солидного жизненного опыта.
Память Александра Григорьевича сохранила не только отдельные факты, но и ярчайшую их эмоциональную окраску, на которую способен только ребенок. Вот его рассказ.
Черные пятна «Угольков»
Когда меня спрашивают о пережитом в войну, мне становится как-то неудобно. На меня не свалились те ужасы, трагедии, беды и горе, которые легли на плечи моих родителей. Я был ребенком. Поиграть, поесть, поспать – вот вся моя война, так что воспоминания о ней и ее восприятие у меня сугубо детские, весьма отрывочные и не на военную и героическую тему.
Я – коренной мурманчанин, и лучшего города Земли для меня нет. Мое детство прошло на улице Угольная База, когда-то бурлившей жизнью. Так получилось, что война не сильно затронула этот участок мурманской земли.
Сохранились все двухэтажные дома, в основном барачного типа, столовая, клуб, поликлиника, баня с мужским и женским отделениями, парикмахерской и буфетом с пивом, небольшое административное здание 2-го участка рыбного порта. Работал продуктовый магазин. Уцелело здание красивейшей семилетней школы, которую я окончил в 1953 году.
Не были затронуты бомбежками причалы, где заправлялись углем промысловые и военные корабли. Стояла пожарная часть с двумя автомашинами на базе полуторки ГАЗ-АА. Не исключаю, что все это благодаря героической работе зенитчиков, орудия которых стояли на сопках в районе Угольной базы.
К сожалению, с годами жизнь в районе угасла, дома снесены, сгорели клуб, баня. Из всех достопримечательностей осталась только территория 17-й исправительной колонии, сооружения Росгвардии и черные пятна от угольных гор на причалах Угольной базы.
Больше боялись мамки
Я не помню начала войны. Мне было 2,5 года, когда она началась. Отец остался в Мурманске, а нас с матерью и старшим братом эвакуировали. Мы уехали к родственникам в Сталинградскую область, на станцию Чернышки, ныне – рабочий поселок Чернышковский, районный центр Волгоградской области.
Тогда это был юг Сталинградской области, граничивший с Ростовской областью. Никто и не думал, что немцы смогут дойти до Волги, но с июля 1942 года на шесть месяцев мы оказались в оккупации.
До прихода немцев в Чернышки мы, детвора, были очень вольны, самостоятельны и, я бы сказал, бесстрашны. Мать работала в детском доме няней, шла война, и она не успевала за нами следить. Мне навсегда врезались в память пожары, лучи прожекторов, бомбежка станции, элеватора, маслозавода…
Я со старшим братишкой и другими детьми не боялся бегать смотреть на все это. Мы больше боялись мамки, чем взрывов. Мы ахали и по-детски восторгались этими пожарами и разрывами. Нам невдомек было, что под бомбы попасть могли и мы.
Помню наших солдат. Июнь. Жара. Пылища. Когда на дороге появлялась колонна бойцов, мы, босоногая команда, бежали встречать их. Я смотрел на них снизу вверх, и они казались мне огромными. Бойцы не улыбались, но их лица, желтые от пыли, были не злыми, а суровыми.
На солдатах были выгоревшие от солнца гимнастерки и брюки, на ногах – ботинки, обмотки, через плечо – скатка шинели, винтовка с примкнутым штыком на плече, пилотка, вещмешок за спиной. Колонна проходила, а мы, чуть погодя, неслись встречать уже новую…
Прошли годы, выветрились из памяти лица солдат 42-го, но, когда в 1975 году вышел фильм «Они сражались за Родину», я снова увидел их. Настолько правдиво Сергей Бондарчук воспроизвел советского солдата тех военных лет.
Тихие немцы
Время немецкой оккупации как бы стерлось из моей памяти. В ней не отразилось пребывание оккупантов в селе. От матери я знал, что ближе к зиме немцы жили и в нашей хате. Это были солдаты полевых частей. Помню новогоднюю елку, украшенную конфетами, которую они оставили в нашем доме.
Немцы ушли, а елка осталась. А лиц этих солдат, то, как они выглядели, как были одеты, их поведение, не помню. Может, потому и не помню, что вели они себя в Чернышках более-менее тихо.
«У нас немцы жили хорошие, не обижали», – рассказывала мать. – А вот в соседнем селе ох и поозоровали!». А стояли в том селе, как потом сказала мама, те из калмыков, что воевали на стороне фашистов.
По словам матери, немцы разрешали жителям села брать на постой и лечить пленных раненых красноармейцев с предупреждением о расстреле, если те сбегут. Раненых разбирали всех. Взяла одного раненого и наша мать. Звали его Алексей. После выздоровления немцы его куда-то увели.
Фашистов в нашем селе разгромили под Новый год, но я не помню боя. Только помню немецкие танки, заполонившие вдруг нашу улицу, и мать, мечущуюся с братом и мною среди этих танков. Танки не стреляли, и как они появились на улице, не знаю. По всей видимости, экипажи их бросили. Помню соседскую хату и вдруг возникающие дырочки в саманной стене сеней, где я сидел на горшке и пытался заткнуть их пальчиками. На улице в это время шел бой. А потом дом наполнился нашими бойцами. Было шумно, бойцы что-то пили и угощали нас хлебом с тушенкой.
Игры с гранатой
Я не помню звуков войны, кроме рыданий матерей, потерявших своих детей из-за шалости. Было такое – бросали противотанковую гранату и смотрели, как она взорвется. Среди них, таких ребят, был и мой двоюродный брат.
Далеко ли бросит ребенок 800- или 1200-граммовую противотанковую гранату? Второго двоюродного братишку застрелил такой же пацан из немецкого автомата, который они нашли на чердаке школы, где валялось много всякого оружия. Автомат был на взводе...
И таких детских смертей по шалости во время войны, да и после, были тысячи. Слишком много жутких сюрпризов в виде оружия и боеприпасов оставила нам война.
Вот представьте: выбегаю я из хаты погулять, а тут ребята постарше подскочили, сунули мне в руки небольшую металлическую штучку толщиной с цветной карандаш и говорят, чтобы я дернул за какой-то там крючок. Дернул. Взрыв. Руки все черные, но целые. Я реву от боли. Выбежала мать, а ребята с хохотом умчались. Оказалось, они мне дали запал то ли от мины, то ли от гранаты. Вот такие шалости принесла война.
Каморра – бей матросов!
В августе 1943 года мы вернулись в Мурманск к отцу. Он тогда уже жил на Угольной Базе. По его словам, в войну по очереди сгорели три дома, где он жил, после чего его временно поселили на Угольной. Туда от вокзала нас довез рабочий поезд, который ходил по нижней железной дороге вдоль Кольского залива от Мурманска до поселка Роста.
Занимали мы угловую комнату на втором этаже в доме № 7. Он стоял около Нижнеростинской, тогда булыжной, дороги. Двухэтажный, двухподъездный, бревенчатый, барачного типа. На первом этаже были выделены две комнаты для отдыха моряков экипажей иностранных транспортных судов, прибывающих в Мурманск с конвоями. Что-то вроде интерклуба.
Морские волки вели себя иногда очень вольно, а иногда и издевательски с детьми, а потому попадали под кулаки наших мужиков. Например, выйдут пьяненькие на улицу и начинают играть в футбол банкой сгущенного молока. При этом просят детей выхватить ее из-под ног. Бомбежек уже не было, но светомаскировка оставалась обязательной. На улице было много детей: и моих сверстников, и ребят постарше.
Около дороги, рядом с колонией, стояла казарма морских пехотинцев. Случались драки, и жестокие, морских пехотинцев и военных моряков, идущих в увольнение из Росты в Мурманск. Не забыл клич морских пехотинцев: «Каморра, бей матросов!». Но почему «каморра» – не знаю.
Школа-храм
Мне трудно судить о голоде в Мурманске во время войны. Но то, что с едой было плохо, это точно. Чувство голода преследовало меня почти до юношества. Хотя, если сравнивать с другими городами и областями, в Мурманске обстановка была намного лучше. Во-первых, что-то нам и продуктами, и вещами перепадало от поставок по ленд-лизу.
Помогал мурманчанам продовольствием и Северный флот. Помню, когда к причалам Угольной базы пришвартовывались военные корабли, гражданские выстраивались в очередь – кто с бидончиком, кто с ведерком – за получением порций супа. Я сам ходил за супом, который был очень вкусным.
В войну дети взрослели рано. В шесть лет я уже умел разряжать снаряды от зениток. Откручивал взрыватель, поджигал взрывчатку, когда она разгорится, засыпал ее песком и гордо шел с дымовым факелом. У каждого мальчишки тогда были наборы порохов, мы ими хвалились, менялись. У детей постарше были другие игры. Они обменивали у американских и английских моряков с транспортных судов трофейные немецкие каски и подшлемники на жвачку, шоколад, сигареты, фонарики.
Очень сильное впечатление на меня произвела школа. Она, как церковь, стояла на самом высоком месте. С широким парадным крыльцом, тамбуром, с широкой террасой над ним. В 1944–1945 годах там работала уборщицей мать и часто брала меня с собой.
Я был поражен и очарован рисунками школьников. Они в виде панно были развешаны в каждом классе и в холлах этажей. Портреты вождей, полярников, рыбаков, кораблей, солдат, моряков, рисунки всевозможных зверей и рыб, больше – китов и белых медведей и множество чего еще, всего не помню. В основном в черно-белые, карандашные. Каждый вечер я пропадал с мамкой в школе и буквально благоговел перед этими рисунками.
Выстрел Победы!
Очень хорошо помню окончание войны. На Угольной базе был один причал торгового порта. Его построили до войны для экспорта апатитового концентрата. Холодное пасмурное утро 9 мая. Я вышел погулять. У пирса торгового порта стояло под разгрузкой иностранное судно типа «Либерти» с орудием на корме. Вдруг – выстрел из орудия. Это и был выстрел Победы!
А чуть позже началась моя школьная жизнь.
Записал Андрей КИРОШКО.
kiroshko@vmnews.ru
Фото Игоря ЕРЕМЕНКО и из архива Александра Васильева.
