3 апреля в мурманской «семье» ленинградских блокадников – большое событие. 80-летие отметит Галина Бонина, бессменно стоящая у руля мурманской городской общественной организации «Жители блокадного Ленинграда».
Многие из них давно разменяли девятый десяток, но их до сих пор называют детьми ленинградской блокады.
Все они слово «Ленинград» и сейчас, будучи много десятков лет мурманчанами, произносят как некий пароль. Потому что в душе навсегда остались ленинградцами.
Два раза в год, 9 мая и 27 января, в День снятия блокады, те, кому позволяет здоровье, собираются за одним столом. Для них это святые даты. На этих же торжествах, как правило, поздравляют блокадников-юбиляров и семейные пары, отметившие золотые свадьбы.
Чета Петра и Галины Бониных, к слову, в числе «золотых» пар мурманской общественной организации. Уже больше полувека вместе! «Увидел Галину в электричке под Ленинградом и сразу влюбился! – признается Петр Львович. – Она с подружками ехала кататься на лыжах, а я спешил на соревнования по лыжным гонкам. Только и успел ей очень строгим голосом сказать: «На обратном пути вы должны дождаться меня на остановке». Она дождалась!». А он потом уехал в Мурманск. Сходил в свой первый рейс врачом-хирургом на атомоходе «Ленин» и вызвал любимую в Заполярье. Говорит, с женой повезло, как никому!
Галина Бонина – больше двух десятков лет бессменный председатель общественной организации. И ее душа! Инициатор и идейный вдохновитель всех праздников. Блокадники говорят о ней: «Человек с большой буквы!». Очень добрый, справедливый, чуткий к чужой боли. Она ищет спонсоров для проведения торжеств, устраивает праздничные концерты. Навещает больных, ободряет. Вселяет веру, надежду.
И непременно приходит проводить в последний путь.
«У нас, мурманских блокадников, два родных города – Ленинград и Мурманск. Мы же в Ленинграде знакомы не были, уже здесь все перезнакомились! В основном прибывали в столицу Заполярья по направлению от работы или по распределению из вузов, – поделилась с «Вечеркой» Галина Бонина. – Многие ехали ненадолго, на три положенных по направлению или распределению года. А остались навсегда. Создали здесь семьи. И сами стали большой дружной семьей. Бывает, что дети зовут переехать из Мурманска в другие города. А мы отвечаем: «Не поедем! У нас есть наша ленинградская семья блокадников. Есть любимый Мурманск. Здесь нас и похоронят».
Мурманская городская общественная организация «Жители блокадного Ленинграда» внесена в федеральный реестр Всероссийской книги почета. А Галине Бониной Международной ассоциацией блокадников города-героя Ленинграда присвоено звание ветерана блокадного движения.
В 1992 году, когда в Мурманске была создана городская общественная организация «Жители блокадного Ленинграда», ее ряды насчитывали четыре сотни блокадников. Сейчас осталось полсотни. «Еще трех детей и трех внуков блокадников приняли в потомки, – рассказывает Галина Михайловна. Жизнь скоротечна. Мы из нее уходим. А я бы хотела, чтобы наша организация жила и люди бы помнили о чудовищных днях блокады и о ленинградцах, ее переживших».
ЖИВОЙ АРХИВ
Из воспоминаний Галины Михайловны Бониной:
– Мы жили в Петроградском районе, на улице Рыбацкой, 18. Когда началась война, мне было немногим более четырех лет.
В детской памяти сохранилось чувство страшного голода и холода, ужас бомбежек, темнота. Помню, как во время бомбежек мама укутывала меня одеялом и бежала со мною на руках в подвал. Я, маленькая девочка, видела, как на улице, на лестнице, во дворе лежали без движения люди. Я знала, что эти люди мертвы и никогда больше не встанут.
У нас, блокадных детей, совсем не было детства: ни кукол, ни игрушек, а только постоянный страх, чувство голода, страшный холод. И надежда, что мы выживем. Тогда было ужасное время, не приведи бог, чтобы люди снова испытали все, что пришлось пережить жителям блокадного Ленинграда. Но (и это я хорошо помню) ленинградцы были твердо уверены, что, несмотря ни на что, враг будет разбит. Эту их веру, стойкость ощущали даже такие маленькие дети, как я. И это придавало сил.
После того как в октябре 1942 года моя мама Парасковья Васильевна Михайлова ушла на фронт, мы с моей тетей, Екатериной Васильевной Михайловой, добрались до дедушки Василия и бабушки Елизаветы в Калининскую область на станцию Охват. И сразу же попали под бомбежку. Дедушка покидал все наши котомки в подвал и туда отправил всю семью. А семья была немаленькая, трое детей: две девочки-школьницы и мальчик-восьмиклассник. Последними спускалась в подвал 13-летняя Нина со мною на руках.
И вдруг – прямое попадание снаряда в дом, Нину убило, а меня даже не задело. Только опять ужас и страх, как дома, в Ленинграде. Видно, бог меня хранил: выжила в блокаду и не погибла при прямом попадании снаряда в дом.
Дедушку ранило в ногу, но он достал коня с телегой и повез меня, вторую дочь и сына в разные госпитали искать для нас места. Бабушка шла пешком, на телеге сесть уже было некуда, а она была ранена и умерла от потери крови по дороге.
Очень много людей пострадало во время налета. Моя тетя, девочка-десятиклассница, умерла сразу, а дядю мы так и не нашли, нам потом сказали, что он умер. Меня дедушка отправил к партизанам в лес, я не знаю, сколько времени была там. Потом меня взяла к себе бабушкина подруга баба Маня, я с ней прожила год. Затем за мной приехала мамина сестра, тетя Полина, врач. И увезла меня в Киргизию. Там я и пошла в школу. А в 1946 году мама вернулась домой из Румынии, приехала за мной в Киргизию и увезла в Ленинград. Но Ленинграда я испугалась. Была замкнутая, молчаливая, боялась людей и темноты.
Блокада навсегда оставила неизгладимый след в моей душе.
Дети блокады. Подлинные истории
Людмила Горячева – одна из мурманской семьи ленинградских блокадников. Она рассказала «Вечерке», как вместе с мамой переживала блокаду маленькой девочкой и как, уже будучи взрослой, плакала над фотографией помутившейся от голода соседки по коммуналке, которая хотела ее съесть.
Из воспоминаний Людмилы Алексеевны Горячевой:
Варвара Ивановна
Из всей нашей густонаселенной коммуналки в блокаду нас осталось трое – я, мама и соседка, образованнейшая, интеллигентнейшая Варвара Ивановна. Когда наступили самые тяжелые времена, у Варвары Ивановны от голода помутился рассудок. Каждый вечер она караулила мою маму с работы на общей кухне. «Зиночка, – спрашивала она ее, – наверное, мясо у ребеночка вкусное, а косточки сладенькие?». Мама, уходя на работу, запирала дверь на все замки. Говорила: «Люся! Не смей открывать Варваре Ивановне! Что бы она тебе ни обещала!». После маминого ухода за дверью раздавался тихий вкрадчивый голос соседки: «Люсенька, открой мне, пожалуйста!». Даже если бы я в конце концов поддалась на уговоры и решила открыть, сделать это все равно не смогла бы. У меня просто не было сил встать с кровати.
Потом, уже много позже, в гости приезжала моя тетя, тоже блокадница. Рассказывала, что мама от голода тоже начинала заговариваться. Кто тогда на это обращал внимание? От голода умирали.
Варвара Ивановна умерла от истощения.
Весна 42-го
Весна 42-го подарила надежду. Открылись многие школы. А главное – бани! Сейчас нашей радости, наверное, невозможно понять. В наших квартирах гулял ветер, они не отапливались, окна после бомбежек зияли дырами, стоял страшный холод.
Ленинградцы не умывались. Водопровод не работал. Лед для чая рубили топориком прямо в бидончике – вода застывала. Мы были грязные, все во вшах! И вдруг – бани, горячая вода!
Мылись все вместе: и женщины, и мужчины, и дети. По бане ходили живые скелеты, мне кажется, мы друг друга даже не замечали. Нам всем выдали по малюсенькому кусочку мыла, мы были счастливы.
Весной 42-го все жители Ленинграда, кто еще мог держаться на ногах, вышли чистить город. Мама вывела меня, 8-летнюю девочку, на улицу. Я до этого из-за крайнего истощения не вставала с постели полгода.
Помню, как сидела на мешках с песком, которыми во время бомбежек закрывали окна магазинов, и не могла понять, чем пахнет. В Ленинграде тогда был такой незнакомый, страшный запах. А мама сказала, что так пахнут трупы людей.
Потом я увидела, что из сугроба, рядом с которым сидела, видны чьи-то руки, ноги и другие части тела, из которых вырезано мясо…
Самое страшное - упасть
Воду для чая носили из Невы. Мама ходила на реку одна. В Неве были проруби. Все подходы к реке заледенели, спускались к ним на пятой точке. А как подняться?! Самое страшное было упасть. Сил встать уже не хватало. И помочь не мог никто – от голода ленинградцы были похожи на живые скелеты. Воду носили в маленьких бидончиках, больше было не дотащить.
Мы дома, как и все ленинградцы, за время блокады сожгли в печке книги, мебель. И все равно дрожали от холода.
Однако дрова были. Они лежали в подвалах домов, за зиму смерзлись, а к лету 42-го оттаяли. Вода в подвале поднималась до плеч. И мама лезла в эту воду, доставала разрубленные на куски бревна. А я сидела на тротуаре рядом с нашим домом на 14-й линии Среднего проспекта и эти бревна у мамы принимала через подвальное окошечко.
После этого мама заболела двусторонним крупозным воспалением легких. Выздоровела чудом.
Мамина подруга тетя Аня Курлева спрятала труп мужа в домашнем диване. Он пролежал там два месяца. Тетя Аня не отдавала труп, чтобы не забрали мужнину карточку на хлеб – младшая дочка умирала от голода. Но это не спасло. Ребенок умер. Позже тетя Аня со старшей дочкой Люсей отправилась в эвакуацию по дороге жизни. И с тех пор связь с ними была потеряна. Выжили они? Довезли ли их? Многие караваны машин с ленинградцами уходили под лед Ладоги.
Детская смесь
Но было и много хорошего. Во время блокады работали детские молочные кухни. Соседка по лестничной клетке родила во время блокады ребенка. И получала на него смесь. Я, пока еще могла вставать, заходила к ней в гости. В основном чтобы посмотреть, как соседка кормит малыша из бутылочки смесью. Помню, смотрела с жадностью, как будто бы сама эту смесь ела! И как-то соседка, перехватив мой взгляд, не выдержала. Собрала на чайную ложечку остатки из детской бутылочки и угостила меня. Так вкусно было!
В Ленинграде работали детские сады. В подвалах школ шли занятия, дети, у которых еще оставались силы, учились! На Новый год в школах устраивали детские елки с угощением: первое и второе блюдо, полстакана напитка. Работал театр оперетты, поликлиники, госпитали.
Ленинградские ученые тогда научились получать дрожжи из… целлюлозы. На их основе готовили дрожжевые суп и молоко. Мой дядя по рабочей карточке получал «целлюлозный суп», неделю копил его в котелке, а потом нес через весь город, чтобы подкормить меня с мамой. Суп был очень невкусный. Но, говорили, очень полезный.
Еще был витаминный напиток из хвои сосны, к изготовлению которого тоже приложили руку ленинградские ученые. Во всех ленинградских школах стояли бачки с напитком. Полстакана мог выпить только герой. Такая горечь! Но нас, ребятишек, этой горечью поили постоянно, в напитке было много микроэлементов и витаминов.
Тетя Шура
В комнату умершей Варвары Ивановны вселилась тетя Шура. Тетя Шура очень переживала. Она еще накануне войны отправила пятилетнюю дочку Риту вместе с детским садом на дачу. Детсад эвакуировали, ребятишек определили в детский дом. И вот после полного снятия блокады в 44-м пришло сообщение – Рита должна вернуться поездом на днях.
Я помню, как тетя Шура боялась этой встречи! Ей было страшно, что она не сможет узнать свою дочку, что ей придется спрашивать у воспитателя, какая из девочек ее Рита. И что воспитатель ей покажет пальцем: «Вот эта ваша, забирайте!».
Но все случилось наоборот. Тетя Шура узнала свою дочку. А она ее – нет. За пять лет жизни в детском доме мамин образ стерся из памяти. Таких драм было много.
Анжелика КОВАЛЕВА.
