Мы завершаем публикацию воспоминаний очевидцев бомбардировки Мурманска 18 июня 1942 года. Сегодня вашему вниманию мы предлагаем отрывок из воспоминаний Михаила Жарникова, бывшего в годы войны вышковым наблюдателем, а также рассказ о событиях 18 июня 1942 года Тамары Ивановой и Анны Дербеневой, которым в ту пору было 12 и 10 лет соответственно.
День был теплый и солнечный
Из воспоминаний Михаила Жарникова: «Я был в годы войны вышковым наблюдателем Мурманской местной противовоздушной обороны (МПВО) и первым увидел и доложил о приближении самолетов фашистов к городу 18 июня 1942 года. Вышковые будки были сооружены в разных местах города, откуда можно было видеть весь город. Они были на крышах домов на четырех столбах под крышей из толстого железа, чтобы осколки от снарядов не пробили. В будках были телефон, бинокль и измеритель ветра. Вышки были на улице Володарского, 4, на нынешней школе № 1, на нынешнем доме № 32 на проспекте Ленина, на бывшей школе № 19, напротив бывшего кинотеатра «Северное сияние» и много других.
Вышковые наблюдатели смотрели внимательно, сколько самолетов немецких прилетело, где и куда сброшены бомбы и какие. Нужно было на память знать весь город, чтобы точно доложить все в штаб МПВО. Оттуда на место взрыва посылали разведчиков, которые с ближайшего телефона передавали сведения о последствиях взрыва и мерах, которые необходимо принять. После подачи сигнала воздушной тревоги по городу передвижение прекращалось. Патрули задерживали всех и отправляли в щели или убежища. Для беспрепятственного передвижения бойцы МПВО имели специальные пропуска и нарукавные повязки. Штаб МПВО помещался на самом нижнем этаже в доме на улице Красноармейской, которая теперь улица Капитана Егорова. Здесь же располагалось убежище. Бывали случаи, когда выходила связь из строя, и тогда надо было доставить сообщение лично. Приходилось иногда спускаться по головам граждан в штаб МПВО, чтобы это сделать.
До июня 1942 года немецкие самолеты сбрасывали на Мурманск только фугасные бомбы, а в июне стали сбрасывать и зажигательные. И я никогда не забуду самый тяжелый и страшный день – 18 июня.
День был теплый и солнечный, люди все на работу ушли почти в одних рубашках и платьях. И вот с утра налетели немецкие самолеты и стали сбрасывать зажигательные и фугасные бомбы. Зажигательные – даже кассетами. Не долетая до земли, эти чемоданы разваливались, и из них сыпались и разлетались зажигательные бомбы на крыши домов по всему району, начиная от Дома культуры им. С. М. Кирова до «восьмерки», по улицам Профсоюзов, Софьи Перовской, проспекту Ленина, Карла Маркса, Коминтерна, Челюскинцев и Туристов. Все дома горели как щепки, и к вечеру весь район погорел, остались одни лишь обгорелые трубы да пепел от тех домов.
Наши все команды МПВО – аварийная, медико-санитарная, пожарная и другие под командованием начальника МПВО Кировского района товарища Воронина Александра Андреевича и политрука товарища М. С. Лукашина стойко и бесстрашно боролись с пожарами во время страшных тех бомбежек, спасали раненых и что могли из имущества.
Весь день 18 июня налетали стервятники и бросали то зажигательные, то фугасные бомбы. Никогда с начала войны враг не сбрасывал одновременно столько бомб.
Люди, жившие в районе бомбардировок, остались без крова и без вещей, все погорело. Остались в одних рубашках, как и я.
К вечеру все же мне удалось после смены выбраться из порта, где я работал кладовщиком, и прибежать к своему дому – общежитию на улице Пищевиков, 16. Семья была в эвакуации. По улице Челюскинцев невозможно было пройти, потому что все горело, да и на других улицах тоже. Прибежал к своему дому, а он уже догорает. Около дома стоят жильцы и горюют, оттого что все погорело у них. Но слез не было у погорельцев, а была очень большая ненависть к немцам. Тут же стоит мой сосед по комнате Попов Миша, держит тюк, матрас, одеяло и подушку, показывает мне ключ от комнаты и чуть с улыбочкой говорит: «Вот я закрыл свою комнату на ключ и думал, что будет моя комната цела и вещи все целы. Когда дом загорался, соседка Шура послала меня, чтобы я взял хотя бы матрас, одеяло и подушку, а то спать будет не на чем. Когда я забегал в комнату, то уже крыша дома горела, да и стекла в окнах лопались. Дым был по всему коридору, но я все-таки забежал, схватил, что мне нужно, и выбежал».
Так 18 июня, в один день, я лишился квартиры и всего, что было нажито годами. По распоряжению товарища Папанина из аварийных грузов нам, портовикам, выдавалась кое-какая одежда. А осенью 1942 года, когда стало холодать, Папанин распорядился, чтобы из первых вагонов, прибывших с теплой одеждой, в первую очередь вещи выдали пострадавшим рабочим и служащим. Были там валенки, полушубки, фуфайки и брюки. Конечно, в числе пострадавших был и я.
В августе 1943 года меня с товарищами призвали в армию. В Мурманске был организован 362-й отдельный батальон МПВО войск НКВД, в котором я и прослужил до конца войны, выполняя функции вышкового наблюдателя, разведчика, а когда надо – и строителя.
После войны, в июле 1945 года, моя семья вернулась из эвакуации. Сначала они были в Киржаче Ивановской области, а потом в Няндоме Архангельской области, где старшая дочь ходила в школу, а жена кипятила воду для воинских эшелонов, за что получила медаль «За доблестный труд». Своей квартиры в Мурманске у нас не было, и до 1946 года мы жили на частной квартире, а в 1946 году купили часть старенького дома без всяких удобств на улице Связи. Там мы прожили до 1969 года, пока нам не дали благоустроенную квартиру в девятиэтажном доме на проспекте Героев-североморцев».
Тревоги начались с самого утра
Этот рассказ Тамары Ивановой прозвучал на открытии памятника стойкости и мужеству мурманчан в годы Великой Отечественной войны 17 июня 2017 года.
«Ближе к лету 1942 года в городе начались страшные бомбежки, – вспоминала тогда Тамара Александровна. – Радио постоянно объявляло воздушные тревоги. 18 июня тревоги начались с самого утра. Наша семья жила в то время на улице Профсоюзов, 32. Это недалеко от нынешней областной научной библиотеки. Рядом сопка, которая поднимается к улице Капитана Буркова. И вот в этой сопке была вырыта щель, в которую мы прятались во время налетов. 18 июня я уже несколько раз укрывалась в щели, но потом возвращалась домой. Каждый раз, когда объявляли тревогу, я быстро натягивала детский противогаз и хватала будильник. Отец заставлял меня его хранить, потому что других часов в семье не было, а опаздывать на работу нельзя было. Во время очередной тревоги я схватила этот будильник, кинула в потайной карман пальтишка и побежала в убежище.
Только я выскочила из дома, как неведомая сила подняла меня, отшвырнула в сторону и бросила на землю. Я только потом узнала, что это огромная фугасная бомба попала в здания, которые стояли на углу нашей улицы Профсоюзов и проспекта Ленина. Раньше тут были Госбанк и еще какое-то каменное здание. Я вскочила, не чувствуя ни рук, ни ног, и помчалась в наше убежище в горе. Оно было небольшое, на 30–40 человек. За мной вбегали другие люди. Даже моряки-иностранцы были. Негра одного в этом убежище видела впервые в жизни. Люди, которые успели занять места на скамьях вдоль стены, сидели, а кому места не хватило – стояли молча и ждали, что будет дальше. Бомбежка была очень сильная. Были слышны взрывы и стрельба зениток.
Через какое-то время мы услышали голос: «Люди, выходите тушить пожар!». Я немного замешкалась и не вышла сразу со всеми. Но, почувствовав резь в глазах, решила, что надо идти к двери. А когда ее открыла, то оказалась перед горящей стеной нашего дома. Я стояла между двумя земляными валами, а впереди бушевало пламя. Пройти было невозможно. Ближе к горящей стене высота валов уменьшалась, и, сделав два-три шага к пламени, можно было попытаться взобраться на один из валов. Да только я небольшого роста была.
Вдруг со стороны сопки прямо ко мне прыгнул какой-то военный. Наверное, мама или сестра старшая прибежали на пожар, не нашли меня и сказали ему, что я в убежище должна быть. Я не видела его лица, лишь заметила фуражку с зеленым околышем. Он схватил меня и разом поставил на ту часть вала, откуда я могла сама ползти дальше вверх по склону. В ту пору весь этот склон, где сейчас областная детская библиотека, был изрыт окопами. Я доползла до какого-то окопчика и упала на его дно. Лежала на спине и смотрела в небо. Оно было высокое-высокое, голубое и все расчерчено полосами дыма от самолетов. Там шел воздушный бой. Конечно, страшно мне было, сердце колотилось вовсю от страха. И будильник, слышу, отстукивает секунды, как будто повторяя глухие удары сердца.
На Зеленом мысе стреляли пушки зенитной батареи. Грохот стоял страшный. А внизу, под нашей сопкой, было уже море огня – горели дома. Немцы в тот день высыпали на город очень много зажигалок. Гасить их было, по сути, некому, так как люди были на работе. А в это время их дома сгорали...
Не знаю, как долго просидела я в этом окопе. Когда выбралась, ноги сами понесли меня к нашему дому. Помню горячий от пожаров воздух, дым от горящих вещей и дерева. Помню отблески солнца на расплавленном оконном стекле. И над всем этим – торчащие печные трубы. Мне очень было жалко наш дом. Мы переехали в него накануне войны из барака, а иметь отдельную комнату для всей семьи по тем временам было очень даже хорошо. И вот теперь этого дома не было, как и всего нашего района».
Город был похож на огромный костер
Свидетельство Анны Дербеневой интересно тем, что она среди прочего говорит о погибших в пожаре заключенных мурманской тюрьмы. Этот эпизод еще требует дополнительного изучения, поскольку в официальных документах лета 1942 года он никак не упоминается. Правда, первый секретарь обкома партии Максим Старостин в своем дневнике рассказывает о похожем событии, но относит его к марту 1942 года. И он ничего не пишет о жертвах
«22 июня (1941 год. – Прим. ред.) мы с тетей Лизой собирались пойти в цирк, но из-за начала войны все планы сорвались, – рассказала Анна Федоровна. – Папа ушел на фронт 23 июня, мама работала в кузнечном цехе на судоремонтном заводе морского флота и была донором из-за того, что группа крови у нее была редкая. Часто ее увозили в госпиталь к раненым прямо с работы. На мои детские плечи ложилась забота о четырех младших детях.
14 августа 1941-го в больнице после бомбежки умер Слава, а в феврале1942-го от воспаления легких – Витя, которому было четыре года. Ухаживать порой приходилось и за мамой, которая лежала как стеклянная. В то время у нас часто не было даже черного хлеба, началась цинга. На Зеленом мысе я собирала морскую капусту и дохлую рыбу, в сопках – хвою. От цинги болели зубы, и я не могла жевать даже полусырую перловку, которую давали в столовой.
Несмотря на эти условия жизни, самый страшный день был 18 июня 1942 года, когда в один день сгорело пол-Мурманска. Мы тогда жили на улице Челюскинцев, 53. Сейчас это улица Кильдинская.
Был теплый и солнечный день. Одевшись по-летнему, я с сестрами пошла за хлебом, но сирена воздушной тревоги остановила нас на полпути. Мы вернулись к дому и спрятались в щель под камнями в ожидании, когда закончится бомбежка. Первый самолет появился в 12 часов, а за ним второй. Вдруг слышим, кто-то кричит: «Город горит!». Это сбросили кассету на Дворец культуры имени Кирова. Сильный ветер перекинул огонь с него на столовую и ближайшие дома. Мы вышли из убежища и смотрели, как летели головешки и загорались деревянные дома. Пламя бежало по крышам домов и приближалось к нам, а люди бежали в свои дома спасать вещи. Я с сестрами тоже пошла домой, взяла там детский матрац, на котором обычно сидела на горе, и стала подниматься выше по сопке к камню, с которого было видно почти весь город. Он был похож на огромный костер. Мы сидели и смотрели, как полыхают дома рядом с нашим.
Мама прибежала с работы, нашла нас, а потом вынесла из горящего дома ведро, кружку и ложки. Мы с Галей стали пить воду, а в это время рядом с нами прошла пулеметная очередь. Нас обрызгало грязью, а у ближайшего столба убило бабушку с девочкой. Фашисты летели так низко, что видно было летчиков. По бегущим стреляли из пулемета.
Вечером нашу семью приютили добрые люди, дом которых остался цел. Утром я с мамой пошла в милицию, оставив маленьких детей у соседей. По дороге стояли останки труб, из которых шел дым. Рядом со столовой на тротуаре лежала женщина с ребенком на груди. Около школы № 6, где сейчас краеведческий музей, мама меня прижала лицом к себе, чтобы я не видела сгоревших заключенных, лагерь которых был рядом. Но я все равно чувствовала запах горелого мяса, от которого меня тошнило. К тому времени мы ничего не ели уже сутки. В милиции нам дали новый дом по адресу: улица Косая, 17, который находился на самой горе. Огонь до него не добрался, а жильцы уехали в эвакуацию.
Рядом стояли зенитки, и были расщелины в скалах, куда можно было прятаться. После очередной бомбежки дом съехал со склона, и мы переселились на улицу Ловозерскую, которая сейчас называется улица Капитана Буркова.
Осенью 1942-го нас вместе со всеми детьми Мурманска поселили в городское убежище на улице Коммуны. Нам выделили зал и привезли топчаны. Там мы прожили до июля 1943-го. Учили стихи, песни. Когда моряки Северного конвоя принесли нам одеяла и показали, что их можно распустить, мы стали вязать носки, шить кисеты, обвязывать носовые платочки и отправлять их на фронт. А потом у нас собралась группа с Ритой Пашмениковой, Розой Хабидулиной и дядей Колей – гармонистом с одной ногой. Мы ходили выступать в госпиталь в школе № 1. Нас даже называли маленькими артистами».
Подготовил Андрей КИРОШКО.
Фотографии из фондов Мурманского областного краеведческого музея и книги «Мурманск в огне».
