Сто страниц истории к 100-летию Мурманска
Окончание. Начало в номере за 21 июня 2013 г.
Новый год с рябчиками и флагами
Дмитрий Астафьев покинул Мурманск 8 января 1920-го на ледоколе "Соловей Будимирович"... Но перед этим - большой праздник, который в России принято отмечать, что бы ни происходило вокруг, - Новый год. Как это делалось в белом Мурманске? Об этом читаем у Астафьева - с подробностями, порой чрезвычайно говорящими, знаковыми:
"Встречу Нового года решено было устроить втроем: я, Державин и Павловский. Державин помещался в доме рядом с Управлением порта; вечером, часов около 10, собрались мы в его комнате, украсили ее флагами, наладили освещение - вообще придали вид, соответствующий торжественному случаю. Мишка принес из Собрания посуду, рябчиков, закуску, заказанный там специально сладкий пирог, расставил все это на столе и полдвенадцатого доложил:
- Кушать готово!
С его стороны были приложены все усилия, чтобы все выглядело "как в лучших английских семействах". Он даже приоделся почище и против обыкновения причесал свои вихры, неизменно торчащие на затылке.
Обычный разговор, подробно на котором я останавливаться не буду, - его знают все, кто любит в зимний вечер, собравшись в теплой компании за столом с такими закусками, что невольно тянется рука к графину с водкой, продолжался в течение получаса...
В 12 часов, крепко расцеловавшись друг с другом, пожав руки с искренними пожеланиями добра и счастья, уже веселые и радостные, начали мы 1920 год.
Друзья мои! Испытывали ль вы когда-нибудь желание поделиться своими чувствами и мыслями с искренними друзьями, понимающими вас с полуслова, друзьями, которые выслушают вас и взамен выложат и то, что сами на душе имеют, все без утайки, все сокровенные свои мечты? ...Такие моменты часто бывали у меня по вечерам в тесной компании друзей и с бутылкой вина на столе.
Загораются взгляды, кипит речь, смех искрится беззаботный, шутка так добродушна, хотя в другое время и из других уст она была бы оскорбительна и дерзка, а в этот час - все говори, все можно: и тебя поймут, и ты поймешь.
Но вот выпита добрая половина бутылок, уж Мишка, которому то и дело перепадало по рюмке, дремлет в углу, иногда вскакивая и стараясь понять, что ему говорят...".
А потом офицеры заговорили о предчувствиях...
"А мне все большевики снятся..."
"- Знаешь ли, признаков серьезных нет никаких, - сказал Державин, - а у меня что-то подсказывает внутри, что дело - дрянь… Сны, опять же - все большевики снятся…
Мы засмеялись.
- Ну, брат, что касается снов, то я им не верю! - сказал я. - Не пришлось мне ни разу наблюдать, чтобы они напророчествовали верно.
- Да уж тебе-то, Державин, эвакуации чего бояться? Сел на оленей и айда в Норвегию или в Финляндию - куда хочешь. А вот мы - нам хуже: случись что, прорвут красные фронт на железной дороге, так в Архангельске и останешься, съездили, значит, в отпуск! - засмеялся Сергей Павлович.
- Да, ни один пароход в таком льду не выйдет, да и угля, говорят, мало у нас, добро, если хоть на ледоколы хватит, - согласился я.
Опять разговор перешел на другие темы, но Державина никак было не развеселить, и даже когда, уничтожив все спиртное, отправились из дому к миноносцам поздравлять знакомых - мы с "Собакой" тарахтели, стреляли в воздух из револьверов, а он молча шел сзади, подгоняя засыпающего на ходу Мишку (мы зачем-то захватили и этого последнего с собой, так, в голову пришло).
...Обойдя миноносцы и тральщики, вернулись усталые домой; плакал Мишка, который в темноте упал в угольную яму на "Кап. Юрасовском", где мы посетили нашего знакомого командира - лей-та Милевского...".
В эмиграцию Астафьев ушел из Архангельска на пароходе "Минин". Вот как он сам описывает этот момент:
"Почти прекратилась качка, теплый ветерок задул нам навстречу. Вся палуба "Минина", несмотря на позднее время - был уже 12-й час ночи, усеялась группами разговаривающих беглецов, отовсюду слышен смех, радостные восклицания женщин, любующихся действительно прекрасной картиной начинающихся фьордов - мы входили в шхеры, оставляя Нордкап к северу.
...Остротам и шутливым проектам: кто, как и где будет жить за границей - не было конца, разошлись спать только в два ночи, а через час или два я проснулся от шума отдаваемого якоря - мы стояли в Hammerfest’n, в небольшой шхерной бухте у довольно крупного рыбачьего поселка, назвать который городом я не решаюсь, хотя это селение, разбросанное по склонам горы на обоих берегах бухты и состоящее из лепящихся по скалам деревянных домиков, считается все же городом...".
Далее - особенно интересное для нас подробное описание встречи с удравшим из Мурманска другим пароходом - "Ломоносов". По словам Астафьева, он некоторое время стоял на якоре рядом с "Мининым", и несколько офицеров на лодке отвезли на него своего товарища, они-то и привезли точные известия о том, что произошло в Мурманске.
Красный переворот глазами белых
"Едва начали поступать туда тревожные телеграммы, как высшее начальство, т. е. начальник службы связи каперанг Мессер, помощник командира порта кавторанг Никонов, находившийся в то время там же нач. Мортрана каперанг Поливанов - все начали принимать меры на случай эвакуации, однако скрывая тревожное положение от младших офицеров.
Была ли у них уверенность, что тревога закончится благополучно, или же они растерялись, или же пеклись только о собственном благополучии - установить трудно. Во всяком случае, они ограничились только лишь тем, что на миноносец "Кап. Юрасовский" погрузили уголь и, когда уже стали получать открытое радио большевиков из Архангельска, перевели на миноносец еще человек 10 офицеров, в том числе Державина и Аннина, так что там было 15 офицеров и около 30-40 человек матросов. Никонов вступил в командование миноносцем вместо прежнего командира лейтенанта Милевского. Когда известие о перевороте в Архангельске распространилось по Мурманску, началось, естественно, волнение.
"Юрасовский" был под парами и должен был отойти от стенки на бочку, чтобы оттуда до выяснения всего угрожать обстрелом городу. Но в последний момент Никонову что-то потребовалось в Базе, и он пошел туда, приняв следующие меры: команда была посажена по кубрикам, а у трапа встали часовыми вооруженные офицеры. Обратно на "Юрасовский" Никонов уже не попал: по городу поднялась пулеметная и ружейная стрельба, ему пришлось броситься на главную пристань, а отсюда вместе с Поливановым и Мессером на буксирном пароходике они удрали в Варде.
По миноносцу в это время рабочие кранов и мастерской "Ксении" открыли со стенки ружейный огонь. Находившиеся на верхней палубе офицеры были перебиты или же расстреляны уже в воде, т. к. двое или трое искали спасения вплавь, намереваясь переплыть залив. Остальные были заперты в кают-компании, команда же - освобождена.
Говорят, что некоторые из офицеров застрелились тотчас же, остальных сварили паром рабочие "Ксении", проведя в иллюминаторы шланги.
Правдива ли эта последняя версия или нет, сказать трудно, однако m-me Мессер, прибывшая уже впоследствии в Норвегию, подтвердила это.
Говорят, что Державин был одним из бросившихся в воду, но это только слух, проверить который пока невозможно. Во всяком случае, он погиб - это не подлежало сомнению. И было, безусловно, самое грустное известие для нас изо всей эвакуации - мы все очень любили Дружинникова!
Уже после всех описанных выше событий несколько датских солдат во главе со старлейтом Скрыдловым (служба связи) на пароходе "Ломоносов" под обстрелом с пристани покинули Мурманск и теперь прибыли в Hammerfest.
Вся эта неудачная эвакуация Мурманска, особенно же трагическая гибель Владимира Дмитриевича Державина, произвела на нас удручающее впечатление...".
Землемер и писатель
Дальше - остановка в Тромсе и показательные размышления автора записок:
"Гуляя по вечерам на верхней палубе, грязный, голодный и утомленный уже более чем недельным пребыванием в угольной яме, глядя на льющийся из окон домов свет, манящий к уюту и теплу, я мечтал о спокойной жизни в стороне от войны, от политики, в кругу близких людей…".
После эмиграции из Архангельска в Норвегию Астафьев ненадолго возвращался в Россию, чтобы сражаться с большевиками на Черном и Азовском морях. В декабре 1920 года на крейсере "Генерал Корнилов" он навсегда покинул родину. Эскадра русских кораблей пришла в Бизерту (Тунис).
Здесь Астафьев и написал свои воспоминания о последней свободной архангельской зиме. В эмиграции он стал и автором исторических работ "Адмирал Колчак" и "Династия Романовых", повести "Жорж" (об однокашнике по Морскому корпусу графе Георгии Гейдене), "День в дебрях" (об африканских племенах на Танганьике) и других. Все они до сей поры не опубликованы.
С 1924 года Астафьев был агентом при английском губернаторе Восточной Африки. Затем - во французской дирекции агрокультур и колонизации. Восемь лет производил съемку земель. Далее - гидротехнические изыскания в Сирии и Ливане, постройка порта в Бейруте; эксперт (в течение восьми лет) по орошению в Саудовской Аравии и Иране, сотрудник ООН…
Вышел на пенсию в 1960-м и жил в Веллингтоне в Новой Зеландии.
Дмитрий КОРЖОВ, член Союза писателей России.
