Я не хотела писать про войну. Казалось, что всем все известно: страдания, холод, голод и тому подобное. Но, услышав своими ушами ложь и общие фразы о войне, решила — надо писать, говорить так, чтобы из уст твоих исходило то, что воистину было, чтобы сказанное тобою воспринималось слушающими как картина всего происходящего, чтобы чувствовали они всей душой своей и сердцем. И тогда люди поймут, как было трудно тем, кто воевал, кто ковал победу в тылу, кому пришлось жить в эти тяжкие годы. И каждый человек пронесет войну через себя. Если говорить правду, так оно и будет. Я видела пленных немцев в нашем городе. За колючей проволокой недалеко от нашего дома был их лагерь. По утрам мы шли в школу, а их под конвоем с собаками вели на работу. Одни из них смотрели на нас зло, с ненавистью, а другие, наоборот, просто, открыто и доброжелательно.
Рюкзачки и вокзал
22 июня, когда фашистская Германия без объявления войны вероломно напала на нашу страну, мне было 9 лет, сестре Анфисе — 11 лет, сестре Фаине — 16. Это было начало страданий, тяжких испытаний, холода, голода, утраты родных и близких, потеря самых дорогих мамы и папы.
Мурманское радио объявило об эвакуации детей и женщин. Разрешалось взять с собой строго самое необходимое. Мама сшила два рюкзачка мне и Анфисе. А сестре Фаине он не потребовался, поскольку с судоремонтного завода парней забрали на фронт, а девушек ставили на их места. Сначала учениками токаря, а после короткого обучения работали самостоятельно. С сестрой работала Зоя Лефунцай и другие. Работали они на заводе в три смены, как и взрослые.
По радио диктор объявила: "Место сбора — железнодорожный вокзал", назвала дату и время отправления поезда. В назначенный день собралось много детей с мамами. Все ждали посадки в поезд. Посадка еще не началась, как фашистские самолеты начали бомбежку железной дороги. В панике с криками и плачем все бросились бежать кто куда. А самолеты пикировали и бомбили, бомбили. Наша мама взяла нас за руки и сказала: "Никуда не поедем. Будь что будет". Мы вернулись домой. Так и остались в Мурманске.
Карточки и тревога
В городе была введена карточная система. Карточки хлебные. Детская норма — 400 граммов, иждивенцам, то есть неработающим, — 300 граммов, рабочим — 600 граммов, служащим — 500 граммов. Хлеб выкупали каждый день. Но когда в городе Кандалакше была разбомблена железная дорога, норму хлеба снизили, в том числе и детям. Вот тогда хлеб резали на кубики, посыпали слегка солью и сосали, чтобы растянуть на день, но, конечно, не получалось. Ждали следующего дня. Так повторялось и повторялось. На продукты были продуктовые карточки. Набор самых необходимых продуктов в определенных нормах выкупали по два раза в месяц, так как все сразу не давали. Соль, спички, мыло также были по талонам.
Немцы бомбили город со страшной силой. Мурманск полыхал в пламени огня. Город, в основном деревянный, горел кварталами. Первым горел Жилстрой. Мы ходили за ягодами, на выходе из леса, с сопки, прекрасно было видно огромнейшее пламя полыхавшего Жилстроя.
Озверевший немец бомбил город днем и ночью. По радио диктор то и дело объявляла: "Воздушная тревога. Всем уйти в укрытие". И так перед каждой воздушной тревогой. Эти слова повторялись не один, а несколько раз, чтобы все услышали. А на заводах включалась сирена, что означало "воздушная тревога". Сирена была слышна по всему городу.
Перерывы между воздушными тревогами были очень кратковременными. Не успеешь подняться на второй этаж, как снова радио сообщает: "Воздушная тревога". Для ясности восприятия можно сравнить эти перерывы с промежутками между рекламой по радио и телевидению в наше время. Немцы, невзирая даже на сильный туман, летали и бомбили город.
Зенитки и самолеты
Однажды в густой туман немецкий самолет коснулся крылом крыши дома № 25, сейчас это дом № 45 на проспекте Ленина напротив "Детского мира". Немец бомбил все подряд: государственные объекты, порт, нефтебазу, жилые дома, превращая город в руины.
Пожар на нефтебазе сопровождался оглушительными взрывами. Город освещался языками пламени от пожаров, прожекторами, ловящими немецкие самолеты, и взрывающимися снарядами из орудий. Орудия били с сопок, с кораблей, из зениток, установленных в центре города над центральным бомбоубежищем недалеко от нашего дома.
Наши истребители сбивали немецкие бомбардировщики в небе. Небо освещалось ярко, как днем. Запускались стратостаты для улавливания немецких самолетов. Все это описать трудно! Надо слышать грохот орудий со всех сторон города и падающих бомб. А вой сирены! Я все это видела и слышала, стоя на крыше и глядя в небо.
Бомбежки становились все яростнее и яростнее. Самолеты спускались так низко, что была слышна их сирена, наводящая страх, ужас, давящая на психику. Мы зажимали уши ладонями, прижимались друг к другу, сидя в коридоре первого этажа и молились: "Господи, спаси, Господи, помоги, Господи, сохрани нас". Так научили нас молиться наши мамы. А дом содрогался, когда фугасная бомба падала рядом, и качался, словно на волнах.
Мама и папа
Немец сначала бросал фугасные бомбы, а затем зажигательные бомбы пакетами. От бомбежек мы пострадали дважды. В первый раз мы горели днем. Все остались живы. Во второй раз бомбежка была ночью. Это было 22 февраля 1943 года. Зажигательные бомбы тушило все трудоспособное население. В эту ночь мама тушила бомбы на чердаке. Я осталась в комнате второго этажа. Одна "зажигалка" попала во встроенный в стену шкаф. Комнату окутал едкий дым. Дышать было нечем. Я побежала из комнаты на лестницу, держась за перила, кое-как спустилась на первый этаж и выбежала на улицу. Мама, спустившись с чердака, искала меня. Ее тело нашли под кроватью. Дерево сухое. Дом сгорел быстро. Так ушла из жизни мама. Нам стало страшно. Мы плакали. Утром обугленное тело завернули в простыни, положили в гроб и похоронили на довоенном кладбище недалеко от сторожки. Установили памятник-тумбу с красной звездочкой наверху. Маме было 44 года.
Папа служил на флоте. Его не стало в мае 1944 года.
Обед и пачка печенья
В день гибели мамы, вернее в ту трагическую ночь, сестра Фаина работала в ночную смену. Все девочки работали по сменам. Многие из них сдавали кровь для раненых. Фаина тоже была донором. Работающие девочки получали дополнительные талоны на обеды. Столовая была рядом с заводом.
Когда Фаина работала в ночную смену, я ходила с судком получать ее обед. Однажды, получив обед, я шла домой. Вдруг морской офицер, поравнявшись со мной, улыбнулся, достал из кармана пачку печенья, отдал мне и быстро пошел вперед. Конечно, я поблагодарила его. Я так обрадовалась!
Сестра Анфиса очень боялась бомбежек. Часто с соседкой уходила в бомбоубежище. Соседка там работала. В эту ночь она была в бомбоубежище. А я один раз сходила туда, мне не понравилось, и больше не пошла. Оно было глубоко в скале, состояло из трех залов: для взрослых, для детей с мамами и для госслужащих. Залы отделялись один от другого лестничными пролетами. Мы жили на улице, в настоящее время называющейся Полярные Зори. Учились в школе на углу улицы Книповича и проспекта Ленина, напротив "Аметиста". В настоящее время в этом здании новый развлекательный комплекс. Все мы имели детские противогазы. Научились быстро их надевать и снимать. Во время воздушной тревоги с противогазами на боку уходили в убежище дома № 45. Нам нужно было только перейти дорогу.
Побег и раненые
После гибели мамы меня и Анфису решили определить в детский дом. Сопровождающая женщина повела нас в столовую накормить обедом. Как только она ушла получать еду, Анфиса сказала: "Побежали!". Так мы и убежали. Прибежали домой к сестре Фаине. И остались с ней жить на улице Заводской. Никто нас не беспокоил. Но на один учебный год меня отправили в город Кировск, а Анфису — в город Мончегорск в интернат. Немец подступал к Мурманску, был в 100 километрах от него. Вот и отправили нас. А разъединили, чтобы мы опять не сбежали.
В Мурманске мы, увидев ракету, взлетавшую с земли в небо, сообщали об этом в пожарную часть (она была недалеко от нашего дома). А о выполнении таких поручений мы были проинформированы заранее. Навещали раненых в госпитале. Пели песни, плясали, рассказывали стихи, читали и писали письма. Поднимали им настроение, чтобы быстрее выздоравливали. Они видели, что город живет, улыбались нам, благодарили ласковыми приятными словами, аплодировали нашим выступлениям. А нам особенно было приятно видеть их радостные, улыбающиеся лица.
В интернате мы сами собирали посылки на фронт. Каждый делал кто что мог. Я сшила кисет и вышила колокольчик на нем. Кто-то рисовал, кто-то просто писал письма или стихи. Одним словом, старались оказать нашу посильную детскую помощь. Я думаю, солдатам приятно было получать от детей посылки с поделками и теплыми словами.
Я понимаю этих солдат сейчас всей своей душой. Как важно, дорого внимание, особенно детское! Оно внутренне изменяет тебя, вдохновляет, придает жизнерадостности, и чувство это сохраняется надолго. Я прочувствовала это на себе, когда к нам в отделение дневного пребывания Октябрьского округа из Дома детского творчества имени Анатолия Бредова и из музыкальной школы приходили дети с концертами и поздравлениями. Детская аура очень положительно влияет на взрослых, вдохновляет, продлевает жизнь. Детские посещения напоминают мне, как мы в трудные годы навещали раненых в госпитале.
Душевные люди
После того как наша квартира сгорела, нам то и дело приходилось менять жилье. Жили сначала на улице Заводской, потом в маленькой комнатке барака около воинской части, затем на кухне уцелевшего дома за памятником 6-й Гвардейской дивизии. И в завершение — в доме № 12 на улице Спортивной в двухэтажном деревянном доме барачного типа без всяких удобств. Пилили с Анфисой дрова и топили печку. Однажды угорели, и Фаина, придя с работы, вытащила нас в коридор и спасла.
Да, тяжелое, я бы сказала, горькое было наше детство, да и отрочество не легче. Однако наши детские души, преодолевшие и прочувствовавшие все, в том числе и несправедливость, справились. Стоит перед моими глазами вся наша жизнь — жестокая и суровая. И я не могу молчать о тех добрых и отзывчивых людях, которые помогали нам выжить.
Это была замечательная еврейская семья Эльзенгров. Я училась и дружила с Таней Эльзенгр. Мы занимались у них дома. Замечательные Танина мама, дядя Лёви, тетя Варя ни разу не встретили меня косым взглядом. Всегда относились ко мне очень внимательно и приветливо. По воскресеньям никогда не отпускали меня без обеда, а если уроки мы делали подолгу, то и без ужина не отпускали. Случалось, придут к ним гости, и, сервируя стол, Эльзенгры ставили прибор и для меня как для члена семьи. А ведь в то время была карточная система.
Таких людей забыть невозможно!
Евдокия ЧЕСТНОВА.
