ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ
"Штрихи к портрету Мурманска" — большой исторический проект "Вечерки". Его очередной — третий — этап посвящен 65-летию победы в Великой Отечественной войне. Людям, эту победу одержавшим. И страницам их жизни, в которую навсегда вошла война.
"Вечерка" ждет писем и звонков по телефону 23-20-44 от мурманчан, которые хотели бы рассказать о той войне. Лучшие рассказы будут отмечены призами "Вечернего Мурманска" в канун 9 Мая, Дня Победы.
Первое, что мурманчане увидели, подъехав к российско-норвежской границе, это замок на шлагбауме. Советские пограничники его долго не могли открыть. Заржавел! С другой стороны границы, кажется, не без ехидства улыбались норвежцы.
На календаре был декабрь 61-го, ответственный секретарь Мурманского отделения Общества дружбы "СССР — Норвегия" Борис Глухов и ректор Мурманского педагогического института Сергей Смирнов впервые пересекли норвежскую границу. Вообще это была первая советская поездка "наших" "туда".
По пятам
Готфред Хельволл, мэр Киркенеса, коммунист, член стортинга — норвежского парламента — не мог не пригласить "русских из Мурманска" к себе на постой. Он всю войну прожил в Москве, его сын Бьерн тем временем учился в советской школе в городе Рыбинске. Каждое утро после завтрака мэр доставал из почтового ящика газету "Московская правда" — читал советские новости.
Когда Готфреда Хельволла выбрали в парламент от партии норвежских коммунистов, его сын Бьерн находился в рейсе, судно стояло у берегов Южной Америки. Новость об отце очень быстро стала известна всему экипажу. И Бьерна… списали на берег! Несмотря на то, что он коммунистом не был. Пришлось отвечать за отца и добираться до норвежских берегов, так сказать, за свой счет.
"Мы ездили по Финнмарку, рассказывали норвежцам о Мурманске, о быте мурманчан, — вспоминает о своей первой поездке в Норвегию Борис Глухов. — Норвежские газеты "вопили" во весь голос, что мы приехали с целью пропаганды коммунизма. А норвежцы, узнавшие от нас о том, что мурманчане получают "полярки", возмущались, почему норвежское правительство не выплачивает им северных надбавок, ведь Финнмарк расположен в приполярных широтах.
Везде на протяжении всего нашего пути по Северной Норвегии за нами по пятам следовали две полицейские машины. И, когда мы остановились, чтобы остудить перегревшийся радиатор в нашем автомобиле, полицейские разглядывали нас в бинокль, видимо, пытаясь понять причину нашей остановки".
Маленькая Москва
Там же, в Северной Норвегии, в Киберге, который норвежцы за большое количество в нем коммунистов называли маленькой Москвой, Борис Глухов встретил Трюгве Эриксона, в прошлом партизана, разведчика, участника норвежского движения "Сопротивление". На лацкане его пиджака были боевые советские награды — орден Красного Знамени и орден Великой Отечественной войны I степени. Советское правительство такие награды не вручало просто так.
"Он был уже довольно пожилым по российским меркам, Трюгве. Ему было под 70, — рассказывает Глухов. — В хозяйстве было небольшое стадо коров. Он приглашал: "Пойдемте-пойдемте, вы посмотрите, какие они у меня хорошие!". А я отшучивался все: "Трюгве! Я совершенно ничего не понимаю в сельском хозяйстве, а в коровах — тем более".
Они оба хорошо понимали в другом. В прошлом разведчики, норвежский и русский, много говорили и вспоминали. "Трюгве рассказывал, что к концу войны в его отряде осталось восемь человек. Они очень тесно сотрудничали с советскими разведчиками, помогали им высадиться в Норвегии, устраивали побеги военнопленным. Сколько наших выжило благодаря таким норвежцам! Нашего летчика Павла Кочегина, самолет которого сбили в бою, спас и спрятал у себя дома в местечке Сванвик норвежец Сигвард Ларсен, хотя здорово рисковал и своей жизнью, и жизнью своей жены, и жизнью сына Туре. И, собственно, только благодаря этому, Кочегин сумел попасть за линию фронта в Мурманск".
После освобождения Заполярья советский летчик приехал в норвежский Сванвик. Его тепло встречали. Супруга Ларсена пришла с маленьким сыном и, медленно подбирая русские слова, сказала: "Мой Туре никогда не поссорится с русским Валерой". Она знала, что старшего сына Кочегина зовут Валерием.
Расстегнутая рубашка
Когда у Бориса Глухова спрашивают про боевые награды, он просто расстегивает рубашку: "Смотрите! Вот мои десять ранений. К ним можно не добавлять ни награды, ни пафосные слова".
Там, в Норвегии, он рассказывал Трюгве Эриксону, как воевал на Ленинградском фронте, в самом кровавом его месте, на так называемом Ленинградском пятачке, который фашисты, как ни бились, занять не смогли.
В его домашнем архиве до сих пор хранится сложенный в несколько раз пожелтевший листок, треугольник. Борис Глухов, кивая на него, говорит: "Это мое самое первое письмо с фронта. Оно датировано ноябрем 1941 года. Для Ленинграда самое страшное время. Уже сгорели под бомбежками продовольственные склады, ленинградцы начали умирать от голода. Фашисты стояли у Пулковских высот.
Я сидел метрах в двухстах от немецких окопов и писал отцу в блокадный Ленинград это письмо. Потом указал адрес: город Ленинград, Московский район, Митрофаниевская улица, Глухову Александру Ивановичу. А номер квартиры и дома написать забыл! Однако, когда после войны вернулся в Ленинград, нашел этот мой треугольник в семейном архиве.
Я был потрясен. Я представлял, как в заваленном снегом ноябрьском промозглом блокадном Ленинграде почтальон брела от дома к дому, разыскивая моего отца. Мужчины были на фронте, работали женщины, зачастую отдававшие свою пайку хлеба детям. И если бы эта полуголодная почтальон оставила мое письмо в почтовом отделении, да или просто выбросила, я думаю, ее навряд ли кто-нибудь осудил. Но она знала, что писем с фронта в Ленинграде так ждали! И шла по заснеженным улицам, наверняка едва переставляя ноги, от дома к дому.
Этот подвиг неизвестной ленинградки, почтальона, в моем сознании боевому подвигу равен. Я так благодарен этой женщине, я помню о ней".
Записка романтика
Он ушел на войну со своими друзьями детства. Их было три ленинградских друга, совсем мальчишки. Им было по 17, они только окончили школу.
Один из них — Паша Шорец. Войну прошел снайпером. Только за один год уничтожил 261 фашиста. Снайперская винтовка, подаренная ему адмиралом флота, сейчас — среди экспонатов в музее ВМФ. После войны он окончил физкультурный институт имени Лесгафта, переехал в Сталинград, стал заслуженным тренером по легкой атлетике. Умер два года назад. Тогда же в Волгограде родились традиционные городские спортивные турниры по легкой атлетике имени Павла Шореца.
"Второй друг — Валя Меньшиков. Мы были с ним в спецразведке, — словно бы возвращается в воспоминаниях почти на семь десятилетий назад Борис Александрович. — Когда уходили за линию фронта, немецкую форму натягивали, брали немецкие автоматы. Как-то удалось перехватить штабную машину и получить очень важные документы. У фрицев шуму было! За нами по пятам шла группа немецких автоматчиков. Отстреливались. Но скоро поняли, что оторвемся навряд ли. И тогда наш командир, капитан Сова, сказал: "Ребята! Не хочу приказывать. Но кто-то должен остаться и прикрыть отход остальных". Валька, детский друг мой, 17-летний мальчишка, романтик, поэт, почти мгновенно ответил: "Я".
Мы вырвали лист бумаги из планшетки, он написал записку. Я каждое слово из нее запомнил на всю жизнь: "Мама! Иду на верную смерть. Иначе не могу. Прости меня. Твой сын Валя". Он попросил меня: "Боря, если останешься жив, отдай записку маме". Я, израненный, вернулся с войны. Приехал домой, в Ленинград. Многое пережил. Но думал, мне не хватит душевных сил, чтобы передать эту записку маме погибшего друга. Она воспитывала его одна, без мужа, он был ее светом в окне… Потом я по ее просьбе ездил разыскивать могилу Валентина.
Мы, разведчики, позже нашли истерзанное, исколотое штыками Валино тело и похоронили его близ деревни Рудицы. Но после войны я могилу так и не смог отыскать. А сколько-то лет спустя мы, моряки 2-й бригады Краснознаменного Балтийского флота, встретились недалеко от Большой Ижоры, где воевали. В этом местечке над братской могилой советских воинов был обелиск с шестью тысячами имен. Среди них была строчка — Валентин Меньшиков. Потом выяснилось, что его могилу нашли поисковики и перезахоронили тело. Мне было безу-мно жаль, что мама Валентина умерла, так и не узнав об этом".
* * *
Благодарю за оказанное содействие при подготовке публикации мурманский некоммерческий фонд "Щит".
Анжелика КОВАЛЕВА.
Фото Андрея ПРОНИНА.
Первое, что мурманчане увидели, подъехав к российско-норвежской границе, это замок на шлагбауме. Советские пограничники его долго не могли открыть. Заржавел! С другой стороны границы, кажется, не без ехидства улыбались норвежцы.
На календаре был декабрь 61-го, ответственный секретарь Мурманского отделения Общества дружбы "СССР — Норвегия" Борис Глухов и ректор Мурманского педагогического института Сергей Смирнов впервые пересекли норвежскую границу. Вообще это была первая советская поездка "наших" "туда".
По пятам
Готфред Хельволл, мэр Киркенеса, коммунист, член стортинга — норвежского парламента — не мог не пригласить "русских из Мурманска" к себе на постой. Он всю войну прожил в Москве, его сын Бьерн тем временем учился в советской школе в городе Рыбинске. Каждое утро после завтрака мэр доставал из почтового ящика газету "Московская правда" — читал советские новости.
Когда Готфреда Хельволла выбрали в парламент от партии норвежских коммунистов, его сын Бьерн находился в рейсе, судно стояло у берегов Южной Америки. Новость об отце очень быстро стала известна всему экипажу. И Бьерна… списали на берег! Несмотря на то, что он коммунистом не был. Пришлось отвечать за отца и добираться до норвежских берегов, так сказать, за свой счет.
"Мы ездили по Финнмарку, рассказывали норвежцам о Мурманске, о быте мурманчан, — вспоминает о своей первой поездке в Норвегию Борис Глухов. — Норвежские газеты "вопили" во весь голос, что мы приехали с целью пропаганды коммунизма. А норвежцы, узнавшие от нас о том, что мурманчане получают "полярки", возмущались, почему норвежское правительство не выплачивает им северных надбавок, ведь Финнмарк расположен в приполярных широтах.
Везде на протяжении всего нашего пути по Северной Норвегии за нами по пятам следовали две полицейские машины. И, когда мы остановились, чтобы остудить перегревшийся радиатор в нашем автомобиле, полицейские разглядывали нас в бинокль, видимо, пытаясь понять причину нашей остановки".
Маленькая Москва
Там же, в Северной Норвегии, в Киберге, который норвежцы за большое количество в нем коммунистов называли маленькой Москвой, Борис Глухов встретил Трюгве Эриксона, в прошлом партизана, разведчика, участника норвежского движения "Сопротивление". На лацкане его пиджака были боевые советские награды — орден Красного Знамени и орден Великой Отечественной войны I степени. Советское правительство такие награды не вручало просто так.
"Он был уже довольно пожилым по российским меркам, Трюгве. Ему было под 70, — рассказывает Глухов. — В хозяйстве было небольшое стадо коров. Он приглашал: "Пойдемте-пойдемте, вы посмотрите, какие они у меня хорошие!". А я отшучивался все: "Трюгве! Я совершенно ничего не понимаю в сельском хозяйстве, а в коровах — тем более".
Они оба хорошо понимали в другом. В прошлом разведчики, норвежский и русский, много говорили и вспоминали. "Трюгве рассказывал, что к концу войны в его отряде осталось восемь человек. Они очень тесно сотрудничали с советскими разведчиками, помогали им высадиться в Норвегии, устраивали побеги военнопленным. Сколько наших выжило благодаря таким норвежцам! Нашего летчика Павла Кочегина, самолет которого сбили в бою, спас и спрятал у себя дома в местечке Сванвик норвежец Сигвард Ларсен, хотя здорово рисковал и своей жизнью, и жизнью своей жены, и жизнью сына Туре. И, собственно, только благодаря этому, Кочегин сумел попасть за линию фронта в Мурманск".
После освобождения Заполярья советский летчик приехал в норвежский Сванвик. Его тепло встречали. Супруга Ларсена пришла с маленьким сыном и, медленно подбирая русские слова, сказала: "Мой Туре никогда не поссорится с русским Валерой". Она знала, что старшего сына Кочегина зовут Валерием.
Расстегнутая рубашка
Когда у Бориса Глухова спрашивают про боевые награды, он просто расстегивает рубашку: "Смотрите! Вот мои десять ранений. К ним можно не добавлять ни награды, ни пафосные слова".
Там, в Норвегии, он рассказывал Трюгве Эриксону, как воевал на Ленинградском фронте, в самом кровавом его месте, на так называемом Ленинградском пятачке, который фашисты, как ни бились, занять не смогли.
В его домашнем архиве до сих пор хранится сложенный в несколько раз пожелтевший листок, треугольник. Борис Глухов, кивая на него, говорит: "Это мое самое первое письмо с фронта. Оно датировано ноябрем 1941 года. Для Ленинграда самое страшное время. Уже сгорели под бомбежками продовольственные склады, ленинградцы начали умирать от голода. Фашисты стояли у Пулковских высот.
Я сидел метрах в двухстах от немецких окопов и писал отцу в блокадный Ленинград это письмо. Потом указал адрес: город Ленинград, Московский район, Митрофаниевская улица, Глухову Александру Ивановичу. А номер квартиры и дома написать забыл! Однако, когда после войны вернулся в Ленинград, нашел этот мой треугольник в семейном архиве.
Я был потрясен. Я представлял, как в заваленном снегом ноябрьском промозглом блокадном Ленинграде почтальон брела от дома к дому, разыскивая моего отца. Мужчины были на фронте, работали женщины, зачастую отдававшие свою пайку хлеба детям. И если бы эта полуголодная почтальон оставила мое письмо в почтовом отделении, да или просто выбросила, я думаю, ее навряд ли кто-нибудь осудил. Но она знала, что писем с фронта в Ленинграде так ждали! И шла по заснеженным улицам, наверняка едва переставляя ноги, от дома к дому.
Этот подвиг неизвестной ленинградки, почтальона, в моем сознании боевому подвигу равен. Я так благодарен этой женщине, я помню о ней".
Записка романтика
Он ушел на войну со своими друзьями детства. Их было три ленинградских друга, совсем мальчишки. Им было по 17, они только окончили школу.
Один из них — Паша Шорец. Войну прошел снайпером. Только за один год уничтожил 261 фашиста. Снайперская винтовка, подаренная ему адмиралом флота, сейчас — среди экспонатов в музее ВМФ. После войны он окончил физкультурный институт имени Лесгафта, переехал в Сталинград, стал заслуженным тренером по легкой атлетике. Умер два года назад. Тогда же в Волгограде родились традиционные городские спортивные турниры по легкой атлетике имени Павла Шореца.
"Второй друг — Валя Меньшиков. Мы были с ним в спецразведке, — словно бы возвращается в воспоминаниях почти на семь десятилетий назад Борис Александрович. — Когда уходили за линию фронта, немецкую форму натягивали, брали немецкие автоматы. Как-то удалось перехватить штабную машину и получить очень важные документы. У фрицев шуму было! За нами по пятам шла группа немецких автоматчиков. Отстреливались. Но скоро поняли, что оторвемся навряд ли. И тогда наш командир, капитан Сова, сказал: "Ребята! Не хочу приказывать. Но кто-то должен остаться и прикрыть отход остальных". Валька, детский друг мой, 17-летний мальчишка, романтик, поэт, почти мгновенно ответил: "Я".
Мы вырвали лист бумаги из планшетки, он написал записку. Я каждое слово из нее запомнил на всю жизнь: "Мама! Иду на верную смерть. Иначе не могу. Прости меня. Твой сын Валя". Он попросил меня: "Боря, если останешься жив, отдай записку маме". Я, израненный, вернулся с войны. Приехал домой, в Ленинград. Многое пережил. Но думал, мне не хватит душевных сил, чтобы передать эту записку маме погибшего друга. Она воспитывала его одна, без мужа, он был ее светом в окне… Потом я по ее просьбе ездил разыскивать могилу Валентина.
Мы, разведчики, позже нашли истерзанное, исколотое штыками Валино тело и похоронили его близ деревни Рудицы. Но после войны я могилу так и не смог отыскать. А сколько-то лет спустя мы, моряки 2-й бригады Краснознаменного Балтийского флота, встретились недалеко от Большой Ижоры, где воевали. В этом местечке над братской могилой советских воинов был обелиск с шестью тысячами имен. Среди них была строчка — Валентин Меньшиков. Потом выяснилось, что его могилу нашли поисковики и перезахоронили тело. Мне было безу-мно жаль, что мама Валентина умерла, так и не узнав об этом".
* * *
Благодарю за оказанное содействие при подготовке публикации мурманский некоммерческий фонд "Щит".
Анжелика КОВАЛЕВА.
Фото Андрея ПРОНИНА.
