Деревня-мечта
Больше всех деревень на северо-востоке Архангельской области меня влекла Кимжа. Поселение в километре от реки Мезень пять лет назад внесли в список самых красивых деревень России, хотя и раньше оно было известно далеко за пределами региона церковью уникального дизайна и бережным отношением жителей к первозданному облику построек. Я подошел к деревне в шесть часов утра, поспав перед этим пару часов в КамАЗе, который водитель гнал в Мезень всю ночь почти без отдыха. Как только очертания Кимжы показались на горизонте, я понял, что это деревня-мечта! Настоящая, большая, старинная, а главное, – живая!
В поле за околицей Кимжы стоят две мельницы. Раньше их там было пятнадцать. Одна из двух восстановлена в 2015 году при участии европейских мастеров, которые приезжали, чтобы перенять опыт российских зодчих и поделиться своим. Внутри этой мельницы устроен музей мельничного дела. Другая не работает по назначению – за ненадобностью. И пусть их крылья давно не ловят ветер, увидеть таких красавиц сейчас можно разве что в музее под открытым небом «Малые Корелы».
Дуэт мельниц дополняет пятиглавая церковь Одигитриевской иконы Божьей Матери, которая постепенно вырастает на глазах по мере спуска к деревне. Построенный 300 лет назад храм реставрировали несколько лет путем полной переборки бревен и открыли этой зимой вместе с колокольней. Свежий тес еще не успел посереть, поэтому снаружи церковь кажется новостроем, но внутри видно множество старых элементов конструкции, доживших до наших дней. Службы здесь проходят только по воскресеньям под руководством Татьяны Васильевой, искусствоведа, супруги звонаря. Она переехала в Кимжу несколько лет назад из Санкт-Петербурга, чтобы изучать культурное наследие и собирать фольклор Архангельской области. А ее соседка, разменявшая восьмой десяток, даже не знала до встречи со мной, что единственная церковь в деревне уже полгода как открыта. Верующих людей в деревнях Архангельской области осталось крайне мало.
Несмотря на старания местных жителей по сохранению первоначального облика деревни, живописный вид на храм портят разваливающийся дом на входе в село, хозяйка которого живет в Апатитах, и огромный рекламный баннер во всю стену центрального магазина. Он работает с 10.00 до 16.00 четыре раза в неделю. В деревнях поменьше торговые точки работают еще реже. Местные жители знают, в какие дни привозят свежие продукты, и заранее выстраиваются в очередь, чтобы не упустить лучший товар. На тумбочке при входе в магазин лежит потертая тетрадь, куда кимжане вписывают число буханок хлеба, которое им потребуется к следующему завозу.
Непропащее детство
В XXI веке жизнь во многих деревнях и селах начинается не раньше девяти часов утра. С петухами селяне не встают уже давно. Только редкие рыбаки выходят на промысел с первыми лучами солнца. Остальным без надобности заводить будильник. Постоянной работы почти ни у кого нет, кормить многодетную семью не надо, как и выводить скотину на колхозное пастбище, потому что колхоз окончательно развалился в 90-е, а последнюю корову зарезали в прошлом году. За счет чего выживают те, кто не связан с туризмом в Кимже, одному Богу известно.
Первые три часа в деревне я провел в компании фотоаппарата, деревенских собак и неседланного коня, который упорно шел по пятам, выпрашивая хлеб. Этот мустанг остался от табунчика в 11 голов, который активисты местного общественного самоуправления закупили пару лет назад для катания туристов. Их здесь бывает немало и зимой, и летом, но после того как однажды сани с детьми на полном ходу опрокинулись в снег, конюх отказался развлекать народ небезопасным способом. Десять кобыл пришлось продать. Последний герой украшает деревенский пейзаж, позируя фотографам, и делает ярче жизнь подростков, приехавших в Кимжу на лето.
«У нас от коронавируса много детей этим летом развелось», – ответил на мой немой вопрос прохожий, когда мимо нас пронеслась бегом и на велосипедах ватага ребят в возрасте от шести до четырнадцати лет. Многие жители Архангельской области отправили своих детей «на деревню дедушке», чтобы они не подхватили коронавирус в большом городе. И школьники быстро адаптировались к жизни на селе, забросив смартфоны, которые стали бесполезными без мобильного Интернета. Слезы радости наворачиваются у родителей и бабушек, когда они видят, как бывшие городские модницы вскакивают на широкую спину коня и пытаются управлять им без поводьев, а 10-летние пацаны нахлыстом ловят рыбу, размахивая четырехметровым спиннингом. Не пропало детство, не просижено за компьютером!
Кресты на память
Местные жители называют себя потомками новгородцев, которые добрались до реки Мезени раньше православия. Поэтому в Кимже до конца XX века многие хоронили умерших рядом с домом или гумном, почти как славяне-язычники, копавшие могилы под самым порогом. До сих пор кресты возвышаются по всей деревне. Высокие, почерневшие от времени, стоят они среди домов, в полях и по обочинам дорог. Многие кресты ставились по обету или в память о каком-нибудь особенном событии, будь то пережитая суровая зима или удачное спасение от несчастного случая. Об одном из таких происшествий мне рассказала жительница деревни Кильца в 16 километрах от Кимжы. Четырехметровый обет-ный крест перед огромным домом Яриных установил глава семьи после того, как выжил во время страшного шторма в Белом море. В момент отчаяния он пообещал Богу поставить во дворе крест, если выживет, и сдержал свое слово.
Кильца – совсем небольшая деревня: тридцать домов в три ряда, из которых половина давно необитаемы. Но она тоже включена в список самых красивых деревень России, потому что здесь еще больше, чем в Кимже, домов, которые сохранили внешний облик и внутреннее убранство. Экскурсию по 150-летнему дому-шестистенке мне провела женщина, которая приезжает на свою малую родину каждое лето из Петербурга.
Шестистенкой называют дом, составленный из двух срубов, прижатых друг к другу. Получается шесть стен, две из которых параллельны, а четыре перпендикулярны улице. Название главного жилого помещения – избы – связано с глаголом «истопить», то есть это часть дома с печью. На втором этаже, над избой – горница, или светелка, в которой живут только летом, потому что зимой она открыта всем ветрам и туда доходит мало тепла от печи. Первый же этаж заносит снегом по самые окна, поэтому в нем теплее. В шестистенке могло быть две горницы, но изба с огромной русской печью, как правило, одна. Сени отделяют избы от двора – двухэтажной крытой хозяйственной части дома, которая занимает две трети или три четверти постройки длиной 20 метров. Первый этаж двора мог быть разделен на хлев для коров и свиней или овец, стойло для лошадей и подсобные помещения. На втором всегда располагалась поветь – огромный зал для хранения сена. Размеры повети в шестистенке зажиточных хозяев порой достигают 80 квадратных метров. На повети зимой или в осеннее ненастье собиралась молодежь и даже водила хороводы – места достаточно. С улицы на поветь вел взвоз – бревенчатый пандус, выражаясь современным языком. По нему лошади затаскивали на поветь телеги с сеном, а на свадьбу – «поезд» с молодоженами.
Вклад в общее дело
Планируя маршрут, собирая свежую информацию о деревянных церквях Архангельской области, я часто встречал упоминание организации «Общее дело», которая силами в основном добровольцев сохраняет и восстанавливает деревянные церкви по всему Русскому Северу. Большинство добровольцев – глубоко верующие люди, поэтому готовы за свой счет приехать в глухую деревню и с утра до вечера 7 или 14 дней работать за идею и за еду под руководством опытных плотников. Отряды волонтеров нередко спасают святыни, которые не нужны даже местным жителям. Православие очень поздно пришло на смену язычеству на территории нынешней Архангельской области, а в советское время всячески искоренялось, поэтому редкие селяне помогают добровольцам, но те никого за это не осуждают.
Несколько экспедиций «Общего дела» совпадали с датами моей поездки, поэтому я включил два двухдневных периода волонтерства в план автостопного путешествия, чтобы не только посмотреть на церкви, но и внести вклад в их сохранение. Для того чтобы стать частью одного из отрядов «Общего дела», нужно заранее регистрироваться на сайте организации, но я был уверен, что волонтеры будут рады и неучтенному помощнику в моем лице.
Первым пунктом на моем пути была деревня Рато-Наволок в окрестностях Емецка, где группа из 10 взрослых и 10 детей заканчивала консервацию церкви Петра и Павла, построенную в начале XVIII века. Средств на реставрацию пока не нашлось, поэтому добровольцы просто укрывали ветхие кровли новыми досками и укладывали на них ондулин или рубероид. Разрешение на высотные работы со страховкой или без нее получали даже малыши и подростки – от родителей. Мальчишки и девчонки лет десяти через блок затягивали на высоту третьего этажа доски длиной от трех до пяти метров, стоя на верхнем ярусе лесов. Их родители внизу орудовали бензопилами и топорами, а опытные строители работали на крышах. Руководил группой отец Петр, который утром и вечером облачался в рясу и совершал богослужение вместе с добровольцами, а остальное время работал в спецодежде и берцах. Самое удивительное, что ни он, ни кто-либо другой ни разу не спросил меня, почему я не хожу на службы и не читаю «Отче наш» перед едой. Когда я предложил свою помощь, меня без лишних вопросов поставили на довольствие и обозначили фронт работ. Жил я в своей палатке рядом с церковью, а трудился, ел и отдыхал полтора дня наравне со всеми участниками экспедиции. Затем меня подвезли до Северодвинска тележурналисты ГТРК «Поморье». Оттуда я направился в Ворзогоры, где в 2008 году началась история «Общего дела».
Как три века назад
В Ворзогорах сохранился последний храмовый «тройник» на южном берегу Белого моря. Построенные в XVII-XVIII веках две церкви и колокольня в последние 15 лет только молодеют, возвращаются к своему первоначальному виду благодаря добровольцам и профессиональным плотникам. Этим летом «Общее дело» дошло и до ремонта маленькой церкви Зосимы и Савватия, стоящей между двумя частями села на старинном кладбище, поросшем лесом. Туда меня довезли поздним вечером жители села Поньга, стоящего в 25 километрах от Ворзогор, когда узнали, что я буду помогать восстановлению святынь.
У ночного костра в палаточном лагере «Общего дела» опять никто не спросил меня о вере в Бога. И даже когда я единственный не пошел на исповедь к отцу Алексию, основателю и руководителю «Общего дела». Всем было достаточно того, что я с энтузиазмом помогаю сооружать леса и менять кровлю над алтарным прирубом храма, стараясь не замечать бесконечных атак гнуса. В первый же день я научился пилить бензопилой дрова и доски, а во второй – работать на высоте пятого этажа без страховки.
Параллельно с добровольческим отрядом в центре Ворзогор работали три известных плотника Архангельской области. Они устанавливали и обшивали лемехом центральную главу Введенской церкви, которую в советское время обезглавили и превратили в клуб. Мастерам, сидящим у самого креста, нужно было подавать стройматериалы, карабкаясь без страховки по многоярусным лесам. Для реставрации использовались только натуральные материалы, как и три века назад. Вместо рубероида под чешуйки лемеха подкладывали берестяные лоскуты.
Этой осенью новый купол Введенской церкви встанет на место старого, но, чтобы вернуть храму изначальный облик, необходимо восстановить еще четыре миниатюрные маковки. Зодчие и энтузиасты «Общего дела» надеются, что это произойдет раньше, чем деревню покинет последний из 30 постоянных жителей.
Павел СТЕПАНЕНКО. stepanenko@vmnews.ru Фото автора.
